От мировой войны Эрик спрятал свое дитя в Лиссабоне: даже только что лишившаяся всех корон Португалия была безопаснее прочих, и Эрик давал ей год или даже два до того, как жар войны докатится и до нее. Сам Эрик бросился в горнило с радостью клинка в руках кузнеца. Там, где была война, были и трупы, а где были трупы, были и стервятники-оборотни. Где были оборотни, там был и конец поводка, который Эрик надеялся дернуть, чтобы вытащить на свет их хозяина.
Он был близок к цели как никогда ранее: нашел роту, оставлявшую за собой самый кровавый след, и шел по нему не хуже этих псов. Он не беспокоился о Пэм: Памела была умной девочкой, способной о себе позаботиться даже в человеческом теле. Пэм выжила бы даже в самом пекле войны и даже ребенком, так думал Эрик, обшаривая заложников из легендарной роты в поисках знакомого клейма. Тех, у кого клейма не было, он убивал - ел прямо на глазах у остальных, из жадности и желания внушить страх, а не из голода. Это работало - его боялись. Один боялся так, что даже умер сам. Клейма на нем не было, и Эрик не стал переживать.
Эрик цедил последнего из оставшихся в живых как коктейль на пляже, когда почувствовал это. Странное, незнакомое ощущение на грани щекотки, играющее по нервам. Такого он не испытывал никогда раньше. Он даже подумал, не проклял ли его кто, и с опаской посмотрел на свои руки, но те под пятнами крови выглядели нормально. На всякий случай он нашел и зеркало, но к этому моменту щекотка переросла в боль, и стало совсем не до зеркала. Зато появился источник боли, и Эрик направился к нему.
Пэм.
Его умная, способная о себе позаботиться девочка сейчас лежала вся в серебре, словно какая-нибудь покойная королева викингов. Если бы не крик, он бы и счел ее покойной, настолько очевидно сейчас было то, что она мертва. Эрик пересчитал присутствующих, пересчитал вооружение, и по всему вышло, что с равным успехом он мог как убить их всех, так и занять место рядом со своим ребенком.
Он убил двоих, прежде чем над Пэм занесли кол. Только тогда остановился. На португальском у Эрика чудовищный акцент. Для его слуха почему-то французский.
- Тронешь ее — будешь мертвее, чем она, — но очень нескоро. - Давай договоримся, осушитель. Жизнь за жизнь. Я даже позволю тебе оставить ее кровь себе.
Нет, не позволит.
- Идет?